а бог располагает.
Как-то в воскресенье Акулина напекла пирогов с картошкой. Семена не надо было приглашать, с утра пришел, горячие с пылу, с жару за обе щеки уминал, водочкой запивал. За разговорами не услышали, как кто-то вошел в сени, увидели лишь, как открылась дверь в дом и появилась… Вера. Она оглядела Акулину с Семеном, усмехнулась:
– Воркуете? А я думаю, куда он с утра намылился, а он водочку попивает. Чтобы лучше стоял? А эта, ишь пирожками угощает, обрадовалась, что мужик без жены остался. А я-то думала, что она меня не уговаривает остаться? А она, оказывается, на моего мужа глаз положила. Потому, видно, и своего бросила. Ну чего сидишь? – накинулась Вера на Семена. – Пошли домой.
– Ты ошиблась, я не Хабибулин, – зло сказал Семен.
– Ах так! Если не придешь, прямо сейчас отравлюсь, – Вера выскочила из дому, хлопнув дверью.
Минуту-другую длилось молчание, потом Семен тяжело вздохнул:
– Пойду, посмотрю. Она ведь такая, возьмет и в самом деле отравится.
Акулина лишь пожала плечами.
Семен, сразу став каким-то неловким, поднялся, уронив стул, неуклюже поднял его, а потом как-то боком вышел в сени, аккуратно, тихо прикрыв за собой дверь, словно в доме был больной или покойник.
Все, зло подумала Акулина, уеду к чертовой матери из этой ё… деревни!
Немного позже, остыв, Акулина решила, что никуда она отсюда не поедет, будет она из-за какого-то пустяка дергаться. Да плевать, уговаривала она себя, но на душе было так погано.
Вот тебе и деревенский покой. Нет, везде, где есть люди, покоя быть не может. Как мама-то жила одна столько лет?
Утром Акулина только-только занесла охапку дров и стряхивала с телогрейки приставшую кору, как услышала, что кто-то вошел в сени. И удивилась, кого это черт так рано несет? О том, что могут прийти соседи, не верилось.
И потому Акулина даже немного растерялась, увидев Веру. У Веры лицо – заплывшее, опухшее, синее, глаз не видать.
– Я к тебе. Ты не злись за вчерашнее. Сама, понимаешь, испугалась, что Семен к тебе уйдет. Вроде простил, только видишь, за всю жизнь пальцем не тронул, а вчера постарался, все тело в синяках. Даже обоссалась от боли. Сначала избил, а потом сексом занялись. Любовь, – Вера попыталась улыбнуться, но скривилась от боли. – Я присяду.
Акулина, увидев Верины синяки, все сразу ей и простила.
– От Хабибулина сама ушла или выгнал?
– Сама. Я когда к Хабибулину переехала, то думала, может, мой искать меня начнет, мордобой устроит или с ружьем примчится. А он… Хотя, наверно, так и надо, ушла, и хрен с тобой. Я, может, так бы и жила с Хабибулиным. Да как узнала от Чернышовой, что Семен к тебе похаживает, вроде кто в жопу пнул. Сразу глаза открылись. Смотрю на Хабибулина и думаю, на хрен мне этот козел сдался, – Вера снова скривилась от улыбки, прижала ладонью губы. – Болит. Горячее ни есть, ни пить. Вдоволь вчера с его кулаком нацеловалась. Я когда к Хабибулину уходила, вроде какой туман в глазах был. А ведь ничего не изменилось: такой же дом, такие же заботы. Одна разница – Семен спокойный, как чурбан, а тот: ни переодеться при нем, ни нагнуться – сразу сзади пристроится. Да еще храпит. В общем, привыкла я к Семену. Я возьму пирожок? – Вера осторожно откусила краешек пирожка. – Вкусный, хоть и холодный. Жевать больно. Вот такие, девка, дела. Избил, да еще сказал, чтобы не скучала, будешь одна за курами да свиньями ухаживать. Вот так. Я любви хотела, а меня к свиньям, – Вера заплакала, слезы крупными каплями стекали по щекам, по подбородку…
Акулина подала полотенце:
– На, вытри. Что теперь-то плакать.
Вера, всхлипывая, сказала:
– А ведь все равно любовь, наверно, есть. Это просто мы с тобой такие невезучие. Постареть бы поскорей, чтоб не думать об этом. Представляешь, что меня ждет. Работа – свиньи, работа – свиньи, и так день за днем, год за годом. Чокнуться можно. Ладно, пойду. Любимый приказал обед приготовить. Тоже козел. Если еще тронет, отравлю. Чернышова прибегала, говорит, Хабибулин вчера вечером на почту звонил, просил вернуться. Вот жизнь. А может, еще не вечер? Аль, ты как думаешь?
– Так и думаю. Ведь нам на будущий год всего-навсего по пятьдесят стукнет. Ну что, пойдем, мне в магазин надо…
Акулина вышла со двора, закрыла за собой калитку и стояла, глядя на реку. Конечно, еще не вечер. Придет весна, растает снег, солнце растопит льды, и снова по Лене зашлепают плицами белоснежные пароходы. И кто знает, может, на одном из них и приплывет ее счастье. Ведь судьба часто делает такие крутые повороты.
Еще не вечер.
Хотите стать женой моего мужа?
Супруги Ревенгины были совершенно разные. Полина – крепконогая, статная, энергичная, вечно куда-то торопилась, все ей надо было побыстрей – и в ходьбе, и в работе. И говорила – затараторит, половину слов не поймешь. Алексей, грузный, спокойный молчун, все делал не торопясь, ходил медленно, переваливаясь с боку на бок. Что очень злило жену. Бывало, идут куда-нибудь вместе, Полина, без устали тараторя, усеменит далеко вперед и не сразу заметит, что муж давно отстал, и зло крикнет:
– Ну что ты переваливаешься, как утка, яйца свои мнешь? Неужели быстрей идти не можешь?
– А зачем?
Вот это мужнино «А зачем?» доводило Полину до бешенства. Тем не менее они вырастили двух дочерей и в глазах жителей поселка выглядели дружной, крепкой семьей.
Но перед самым восемнадцатилетием совместной жизни Полина после очередного мужниного «А зачем?» устало сказала:
– Все, не могу больше. Ухожу я, Леша, от тебя, сил моих больше нет терпеть.
– Хорошо, – неожиданно согласился Ревенгин. – Я давно замечаю, как возле тебя Колчанов крутится. Конечно, куда мне до него. Только у меня к тебе просьба: дочки в техникумах и сюда, поди, не вернутся, а одному жить несладко. Ты бы нашла себе замену.
– Ты что, совсем свихнулся? – вытаращила глаза Полина. – Надо же, удумал.
– Разве тебе трудно баб порасспрашивать? Зато знать буду, негожая не попадет. Хорошо бы такую, вроде тебя.
Последние слова смягчили сердце Полины:
– Ладно, спрошу, язык не отвалится.
И привыкшая делать все быстро, не откладывая, Полина, невзирая на нудный дождь, моросящий без остановки с начала сентября, решила зайти к Сениной, та уже пять лет жила без мужа, да и по годам почти ровесница Алексею. Но чем ближе подходила Полина к дому Сениной, тем сильней замедляла шаги, что на нее было совсем не похоже. А все потому, что Сенина
